Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть II. В советское время
Ведь даже и родился еврейский народ «в бездомном скитании, в Синайской пустыне. Он… тайно знал себя неоседлым… Бездомность ему врождена»; «через всю историю еврейского рассеяния проходит странная антиномия: чем более еврейство дробится физически, тем более оно внутренне сплачивается»[48].
В конце-то концов, евреи и выжили не в своей стране, а в диаспоре. В рассеянии и «создали специфическую культурную, религиозную и общественную жизнь, которую мы называем еврейской цивилизацией»[49]. – «Многие общества гибли и гибнут при потере одной только государственности», – а «еврейство как общественная система явило собой яркий пример поразительной выживаемости и способности возрождаться после испепеляющих катастроф… Еврейство создало совершенно новую основу для общности… духовное единство»[50].
Да, несомненно – так.
А вот – оценка еврейской общности чисто интуитивная. Г. Слиозберг описывает впечатления профессора Германа Когена, основателя Марбургской философской школы, приехавшего в Петербург в 1914, от его встречи со здешними евреями: «Такого собрания, проникнутого истинно еврейским духом, нельзя было устроить нигде в мире, где находятся евреи, кроме как в России, и именно в С. Петербурге». Однако затем и в «литовском Иерусалиме» – «ему трудно было оторваться от этой чисто еврейской атмосферы, которая окружала его в Вильне»[51].
Это впечатление – убеждает полной верностью, его можно понять и почувствовать.
Но – что это именно? Вот Амос Оз, полвека спустя: «Достаточно лишь мимолётного взгляда, чтобы убедиться, что все эти люди – евреи. Не спрашивайте меня, что такое еврей. Сразу видно, что ты в окружении евреев… И это – волшебство. Это – вызов, это – великое чудо»[52].
Этот «вызов», это «чудо» ощущал и М. Гершензон, написавший ещё в годы российской революции: «Еврейский народ может без остатка распылиться в мире… но дух еврейства от этого только окрепнет». И: «Кто есть еврей? В ком действует народная воля еврейства. Как это узнать? Этого нельзя узнать… Еврейское царство – не от мира сего»[53].
Мистически видел проблему и Достоевский: «Не настали ещё все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени ещё впереди»[54].
Не сказать, чтоб ото всего выслушанного здесь стало нам чётко-ясно, но какие определения нам дали – на тех и остановимся.
Однако как не отметить тут же: именно о евреях, которым посвящена эта книга, выносить общенациональные суждения наиболее затруднительно. Вероятно, нет на Земле нации более дифференцированной, более разбросной по характерам и типам. Редко какой народ являет собой такой богатый спектр типов, характеров и мнений, от светлейших умов человечества до тёмных дельцов. И какое бы правило вы ни составили о евреях, какую бы суммарную характеристику вы ни попытались бы им дать, – тотчас же вам справедливо представят самые яркие и убедительные исключения из того.
* * *Идея богоизбранности еврейского народа столь всеизвестна из Ветхого Завета, что не нуждается ни в каком повторном изложении. Множество еврейских учёных ортодоксов и просто верующих – и посегодня ведо́мы этой идеей.
Да без религиозной основы разве возможно истолковать несравненную стойкость евреев в рассеянии?
Правда, и тут мнения двоятся. Перец Смоленскин, прародитель палестинофильского движения в России, считал: «не благодаря религии сохранилось еврейство – она сама является лишь продуктом национального стремления к самосохранению»[55]. – И современный израильский учёный спрашивает: как же понять эту избранность? «Кто кого создал: Тора евреев или евреи – Тору?»; «Тора сохранила евреев. Но другой народ не сохранил бы Торы – с её 613‑ю заповедями, со сложнейшим ритуалом»[56].
А православный богослов, историк Церкви А. В. Карташев писал в 1937: «Еврейство есть великая мировая нация. Для этого утверждения богослову и историку достаточно одного факта дарования миру Библии и порождения трёх мировых монотеистических религий. Нация, играющая огромную, непропорциональную своему статистическому меньшинству роль в мировом хозяйстве, мировой политике и мировой культуре; нация, превзошедшая всех своим национальным самоутверждением вопреки тысячелетиям рассеяния… Это хотя и не территориальная, но своего рода великая держава. Не объект филантропического сострадания, а равноправный субъект в мировом состязании великих наций»[57].
Бердяев: «Еврейский вопрос… это ось, вокруг которой вращается религиозная история. Таинственна историческая судьба евреев… Ни один народ в мире не пережил бы столь долгого рассеяния и наверное потерял бы своё лицо и растворился бы среди других народов. Но по неисповедимым путям Божьим народ этот должен сохраниться до конца времён. Менее всего, конечно, можно было бы объяснить историческую судьбу еврейства с точки зрения материалистического понимания истории»[58].
«Нерастворимость евреев… для [С.] Булгакова – признак того, что избранничество Божие почиет на еврействе, даже не принявшем Христа»[59]; сам же Булгаков писал, что «с духовными судьбами Израиля таинственно и непреложно связаны и судьбы христианского мира»[60].
Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именно эту нацию и уже потому она избранная – этого не может отрицать христианин. «Распни, распни Его!» – то было всеобычное неизбежное ожесточение всякой тёмной фанатичной толпы против своего светлого пророка, – мы же всегда помним: Христос пришёл почему-то к евреям, хотя рядом были ясноумые эллины, а подальше и всевластные римляне.
Эту загадку религиозной избранности – как не признать.
Вот апостол Павел, в одном из порывов: «Я желал бы сам быть отлучённым от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян», – однако «не все те Израильтяне, которые от Израиля», «не плотские дети суть дети Божии; но дети обетования» (Рим. 9: 3, 4, 6, 8).
Сознание особой предназначенности, исторической избранности помогло евреям сохранно пережить безпримерно долгое рассеяние. Но это же ощущение избранности и ссорило евреев с окружающими народами. Многовековое ожидание Мессии, а с ним и всеземного торжества, конечно же диктовало евреям гордость, но и отчуждённость от других народов. «Основную роль сыграло в этом чувство своего духовного первородства, которое испытывали евреи, где бы они ни жили и какие бы обычаи ни перенимали»[61].
А насколько бы смиреннее: все народы – дети одного Бога, и зачем-то каждый народ нужен.
Крупный израильский историк, специалист по иудейской мистике Гершон Шалом предупреждал: для евреев «светскость невозможна», «если евреи попытаются себя объяснить только из истории, они должны будут прийти к самоликвидации, к полному краху, ибо в этом случае исчезнет всякий импульс к их существованию как нации»[62].
Однако, как бывает в геологических процессах, когда одна порода вымывается и заменяется другою, но с больши́м подобием сохранения форм предыдущей (псевдоморфоз), – так в секулярные века и у самих евреев идея богоизбранности неизбежно должна была подмениться идеей – просто исторической и человеческой уникальности.
С которой тоже не поспоришь.
Уникальность еврейского народа несомненна, все её видят. Носами евреи осмысливают и переживают её по-разному.
Ищется даже «психологическая защита от ужаса своей уникальности»[63]. – «Ни один другой народ не прошёл такую школу страдания… ни один другой народ не знал того напряжения души в беде, тот ужас при мысли о неизбежной гибели»[64]. – «Евреи составляют исключение только в одном смысле: они избраны миром для дискриминации»[65]. – «Часть [евреев]… не прочь избавиться от своей уникальности»[66].
В широком же объёме еврейского сознания уникальность своего народа воспринимается не как бедствие, а как гордость. «Быть евреем по-прежнему больше честь, чем проклятие»[67]. – «Люди не хотят отдавать это ощущение… выделенности, не хотят „обменивать“ его на что-либо иное… Отдать свою отмеченность – значит что-то серьёзное и ценное потерять»[68]. – «Наша аномалия как государства, как народа и как движения… поступиться ли величием и страданиями, связанными с этой аномалией, или, наоборот, зная ей цену, всячески укреплять её?»; «мы имеем дело с особого рода сущностью, которую не только никакой топор не вырубит, но не способна объяснить никакая историческая или философская теория»[69]. – «Хотим мы этого или не хотим, наши успехи и поражения, а также наши грехи и заслуги имеют всемирно-исторический характер и всемирно-историческое значение… Борьба за будущее евреев есть также и борьба за тот или иной образ всего остального мира»[70]. – «Особость, не имеющая себе аналога в мировой истории» – это то, что евреи смогли совместить в себе национальное и универсальное начала, это «народ – сугубо национальный и космополитический – в одно и то же время»; «противоречивое единство этих двух начал (самоутверждение и ассимиляция) представляет собой высший закон еврейской жизни»[71]. – «Наше самосознание было в целом и космополитическим, и элитарным»[72].
